Южинский кружок.
Юрий Витальевич Мамлеев о А.Г. Смирнове в книге "Воспоминания" 2017 г.
"Кто же посещал тогда, в первые годы подпольных чтений, Южинский? Время было для нас таким захватывающим, я имею в виду наши встречи, чтения, поиски, что мы даже не заметили,что в 1962 году удалось каким-то чудом предотвратить Третью мировую войну. В это время был самый разгар наших бдений. Итак, в тот период существования Южинского частыми посетителями были: Владимир Ковенацкий (художник и поэт), Евгений Головин (поэт, переводчик Рембо и русский алхимик), Алексей Смирнов (художник и эссеист), Владимир Степанов («главный суфий республики»), Александр Харитонов (художник), Михаил Каплан (поэт) и менее известные для мира сего упомянутые Лев Барашков, Анатолий Корнилов, а также Алик Скуратовский с женой Галей и другие. Все они приходили или одни, или со своими подругами…"
"Надо сказать, что в то время у меня сложилась основа моего метафизического и философского видения, уже были первые философские тексты. О литературе, рассказах я уже не говорю. Поэтому я оказывал самое мощное влияние на ту молодёжь, которая меня окружала, включая, конечно, тот небольшой круг, в центре интересов которого стояла мировая метафизика (Евгений Головин и Владимир Степанов, частично Алексей Смирнов). Только несколько позднее Алексей Смирнов отпал, отошёл от нас, но зато присоединились такие личности, как небезызвестный сейчас Гейдар Джемаль и «тайный» человек Валентин Провоторов. Но о них в своё время."
"И вот я, со своим необычным для того времени миросозерцанием, познакомился с этими людьми. Тогда это были трое: Евгений Головин, ещё совсем молодой, но уже переводчик Рембо и каких-то средневековых трактатов, Владимир Степанов, «первый суфий Республики», как называл его Головин, и Алексей Смирнов, человек в то время довольно жуткий, но прекрасный друг Головина. Владимир Степанов — лицо довольно закрытое; после перестройки он организовал суфийские (и не только) группы в России и Европе, выступая в качестве Мастера Джи1 . Он умер в 2011 году. Алексей Смирнов тоже, в отличие о Головина, вёл довольно скрытую жизнь, но стал известен в посткоммунистической России благодаря неожиданной публикации прекрасных эссе. Он умер в начале XXI века. Впоследствии, в течение 60-х годов, когда Алексей Смирнов ушёл в совсем непонятную для нас жизнь, к нам присоединились два совершенно исключительных человека, которым трудно подыскать какие-то аналоги… Но об этом позднее"
"…В те времена Головин дружил с Алексеем Смирновым. Тогда он выступал больше как художник-сюрреалист. Сюрреализм в жизни и в искусстве обозначал его суть. Картины, которые он нам показывал, были чудовищны по смыслу, даже передавать этот смысл словами до невозможности тяжело… Так что увольте. В добро как метафизический принцип Алексей не верил и считал, что люди просто надевают в своём воображении белый намордник на мироздание. Всё на самом деле очень-очень жёстко. Мир для него превращался в сюрреалистическую картину — гораздо более безумную, чем живопись Сальвадора Дали. Отец его был советским художником, и Алексей тоже имел высшее художественное образование. Но с отцом он не ладил, и тот его, по-моему, побаивался. Слишком широк был Алёшин размах. Тогда Смирнов ещё не писал свои размышления, эссе, но литературу любил, и мои рассказы вызывали у него дикий хохот. Он считал их достойным выражением сюрреальности мира сего. Он и в жизни тогда был склонен к буйству, и только Головин своим спокойствием и отрешенностью как-то утихомиривал его."
"Таким образом и создалась у меня на Южинском группа людей философско-метафизической направленности (Головин, Степанов, Смирнов). К этой группе присоединились потом Валентин Провоторов и Гейдар Джемаль, а позднее и Александр Дугин. Лишь Смирнов по своей воле к какой-то неведомой жизни ушёл от нас приблизительно в конце 60-х годов и выпал из нашего поля зрения вплоть до своей смерти в 2009 году. Последний раз я его видел где-то в 1974-м, перед отъездом на Запад. Несмотря на «неведомую жизнь», я застал его женатым, с детишками, на даче, мироустроенным. Но это ничего не значило — что творилось в его душе, известно только Богу и частично тем, кто читал его опубликованные позднее размышления. Моё желание уехать он одобрил, но заметил, что Россию, ту, тысячелетнюю, которую мы потеряли в 1917 году, можно хранить в душе и жить ею как здесь, так и там. Мы, наш народ, отстояли эту великую и таинственную Россию, которая продолжала жить и под покровом советской власти, в войне против фашистского чудовища, в этой судьбоносной для всего мира войне. Советская власть пройдёт, но Россия останется, восстанет и осуществит рано или поздно своё высшее предназначение. Сам Алексей вёл какую-то до странности самостоятельную жизнь, не хотел общаться ни с кем из прежних друзей, людей нашего круга. Он, видимо, исчерпал этот круг для себя, для своей души. Больше я его никогда уже не видел."
"Там было несколько человек из тех, которые образовывали круги Южинского. Из центрального круга присутствовали только Лариса Пятницкая и Валентин Провоторов. Не было Жени Головина, Володи Степанова… Алексей Смирнов давно ушёл от нас…"
"Простившись с Женей, я поехал восстановить связь с Алексеем Смирновым на его дачу под Москвой. Он обложился семейством, чувствовал себя очень хорошо и никуда уезжать не собирался… С Ковенацким Володей я проститься не смог, потому что он тоже отдалился от нашего круга, но по другой причине, чем Смирнов который хотел обособиться и вести сугубо эстетскую, благополучную и в то же время мистическую жизнь. У Ковенацкого была другая ситуация — он попал под влияние каких-то людей, которые, может быть, пообещали ему золотые горы за его замечательные произведения… В общем, он прекратил общение с нашим миром. Больше я его не видел; когда я вернулся из эмиграции, он уже покинул этот мир."
"Нас интересовала судьба духовной сути человека — жива ли она, и что значит поиск бессмертия в духовном аду. Этот духовный ад имел своеобразные черты, и в соответствии с этим герои «Шатунов» разбились на две категории. Одиноко стояла только загадочная фигура самого Фёдора Соннова — это был иррациональный импульс, бросок в бездну — и вот появился такой герой. Основная группа персонажей — разумные люди, бродячая интеллигенция, не официальная и не диссидентская, конечно, но ищущая. Духовные прорывы этих людей были сродни погружению в бездну. Они хотят прорваться или в абсолютную истину или (если первое недоступно), по крайней мере, туда, где ещё не бывал человек. И поэтому они немного «сдвигаются». Но это не монстры, а обычные люди, которые просто слишком далеко зашли в своих духовных исканиях. У некоторых из них существуют прототипы; яркий тому пример — Анна Барская, прототипом которой была Лариса Пятницкая. Немного от таинственного Алексея Смирнова есть в образе Анатолия Падова. Но главное заключалось в творении образов из скрытых движений человеческой души, из броска этих людей в неведомое — это всё равно что броситься со скалы в неведомый океан, и вот они бросились со скалы современного мира, чтобы уйти от ада и обрести духовное золото в этом неведомом броске."
Фрагмент статьи "Заметки о русском авангарде в Польше" с сайта culture.pl о выставке "16 художников из Москвы. XIX фестиваль изобразительного искусства " Сопот-Познань (1966).
После первой серии выставок пришла очередная. Это стало самой обширной заграничной демонстрацией работ художников, не пользовавшихся официальным признанием в России. Экспозиция называлась довольно неопределенно: «Выставка 16 художников из Москвы», ее первое открытие состоялось на рубеже августа и сентября 1966 года на XIX Фестивале изобразительных искусств в Сопоте, затем работы выставлялись в ноябре в щецинском замке, а с декабря в познанской галерее «Арсенал». Картины из так называемых «частных собраний» представили уже известные в Польше Брусиловский, Плавинский, Соболев, Соостер, а также новые художники – Михаил Гробман, Владимир Янкилевский, Илья Кабаков, Лев Кропивницкий, Валентина Кропивницкая, Лидия Мастеркова, Эрнст Неизвестный, Владимир Немухин, Оскар Рабин, Алексей Смирнов, Борис Жутовский. Вступительное слово для каталога – что придало ему особенное значение, особенно если читать между строк, – написал Поль Торез, сын уже к тому времени умершего секретаря Французской коммунистической партии. «Жесткость вчерашних критериев и отсутствие четкости в критериях сегодняшних ставят палки в колеса художественному творчеству, но пока еще не смогли его остановить. Современное советское искусство, будущее которого неразлучно связано с будущим всего общества, пережило вместе с обществом долгие годы невзгод. Точно так же заплатило свою дань, а теперь готово вздохнуть полной грудью – лишь только развеется туман молчания, последнее препятствие на пути его развития».
После Сопота выставку с большим апломбом открыли в Щецине в присутствии местных партийных властей и представителей консульства. В Познани, где локальная пресса хорошо подготовила общественное мнение к принятию такого рода искусства, экспозиция была увеличена почти на 100 работ. «У нас художники не любят разделения на формальные направления. Мы, собственно говоря, не знаем, к какому направлению принадлежим, – говорил Брусиловский в интервью, приуроченному к выставке. – Для нас прежде всего важно содержание, образное изображение труда, мыслей и чувств современного человека. Мы прежде всего гуманисты и только потом ремесленники. Мы не хотим следовать канонам и схемам, мы хотим выражать мир по-своему, индивидуально. Среда, в которой мы вращаемся, состоит из художников, поэтов и ученых – физиков, математиков и кибернетиков из института им. Курчатова. Чаще всего наши выставки проходят в клубах ученых. Близкие отношения связывают нас с наверняка известными в Польше поэтами Евтушенко и Вознесенским. Мы убеждены, что как художники говорим о неразрывном развитии русской культуры и служим мостом между современностью и авангардом 20-х годов».
